Важная социологическая проблема состоит в том, что современное общество попросту не видит "простого человека". При этом чем дальше мы продвигаемся в сторону трэндократического мира гигантских и рассредоточенных человеческих стай, тем пристальнее общество смотрит на обычного, не лишенного простоты, парня. Смотрит, но не видит.

То есть собирается огромное количество маркетинговой и социологической даты. О простом массовом человеке пишутся научные, и художественные тексты, сочиняются песни, снимается кино. Но парадокс состоит в том, что чем объемнее становится нарратив о простом человеке, тем в меньшей степени мы имеем представление о предмете этого нарратива. Почему так? А потому что весь этот нарратив - миф.

То есть некоторый миф был положен в основу этого нарратива еще в 19м веке всякими "освободительными" движениями. И с тех пор этот миф не пересматривался. Он только прирастал слоями, словно гигантская меметическая конкреция. И в конце концов этот миф полностью скрыл от нас простого человека.

То есть, когда мы смотрим на живого простого человека, мы видим миф. Этот миф настолько масштабен и всеобъемлющ, что он совершенно не оставляет шансов на выживание альтернативным версиям. То есть даже минимальная подвижка в сторону правды о простом человеке встречает весьма жесткое сопротивление.

Недавно я написал достаточно популярный текст. Он собрал более пятиста репостов, больше тысячи лайков и многие сотни комментариев. Текст касался роли "простого человека" в современном российском обществе. Ссылку на него вы сможете найти в первом комментарии.

Так вот, помимо позитивных откликов текст этот вызвал целый шквал негодования. Оказалось, что посягательство на целостность мифа о простом человеке вызывает не меньшую агрессию, чем посягательство на мифы о Родине или Церкви. Однако я должен признать, что количество остро негативных комментариев и дислайков к этому тексту было никак не больше десяти процентов от общей массы.

Это доказывает, что общество готово к препарации и деструкции обсуждаемого мифа. Потому я и решил превратить тот малый текст в развёрнутое эссе.

В этой части эссе я хочу рассказать о том, почему я имею право рассуждать о простом человеке. Дело в том, что я глубоко и серьёзно погружался в круг простых людей, стараясь исследовать его максимально скрупулезно и непредвзято. В этой части я расскажу о том, как сформировался мой интерес к этой теме и как было организовано мое нахождение в кругу “простых людей”.

В этой части я не стану делать особых выводов. Их я сделаю в следующих частях. А пока что я просто обозначу свой культурный опыт.

Первая моя встреча с простым человеком произошла в глубоком детстве и была исключительно травматичной. Возможно именно она и расколола для меня “конкрецию” обсуждаемого мифа и через трещину я увидал то, что происходит на самом деле. И это “на самом деле” было таким страшным, что миф перестал для меня существовать.

Представьте себе, что вас учили с детства уважать учителей и врачей. В ваших глазах все они Айболиты и Макаренки. И вдруг, однажды вы застанете после уроков в школьной столовой директора школы и директора больницы поедающими первоклассницу. Вот нечто подобное со мной в детстве и произошло.

Мне было где то лет пять, когда родители затеяли ремонт. Чтобы побелить потолки они наняли двух маляров. Семейную пару. Зину и Колю.

Когда маляры пришли я был глубоко потрясен их видом и запахом. Они вовсе не были антропоморфны. От них пахло чем-то насекомым. Потом я узнал, что так пахнут вместе водочный перегар, немытое тело и нитроэмаль. Они были огромными, корявыми, ноздреватыми, бледными и мучнистыми, как ходячие грибы. И они очень плохо разговаривали. Было ощущение, что эти странные рабочие существа вообще не способны построить фразу длиннее трёх слов. Это меня пугало.

То есть в нашу квартиру пустили созданий устроенных как-то совершенно иначе. Чувствующих иначе. Думающих иначе. Короткими уродливыми и пустыми, как пластмассовые советские напёрстки, фразами.

Однажды Зина пришла одна. Размотала свой изгвазданный насос. И приготовилась белить. “А где дядя Коля?” - поинтересовался я. “Коля повесился” - ответила Зина и заплакала.

Я на какое-то время оцепенел. Ситуация была чудовищной. Мне отчего-то представилась квартира Зины и Коли. И что Коля там сейчас так и висит. А Зина пошла работать. Однако больше всего меня напугало то, как плакала Зина. Она делала это так же, как белила потолки. Флегматично и бесстрастно. Она плакала, словно по обязанности. Я был ребёнком и мне пришла в голову идея, объясняющая такое поведение Зины. “Зина убила Колю”, - подумал я и в ужасе убежал в свою комнату. Потом плачущая Зина и висящий Коля часто приходили ко мне в ночных кошмарах.

Собственно этот случай и расколол для меня “конкрецию” обсуждаемого мифа, позволив мне видеть простого человека таким как он есть. С тех пор вся литература о простых ребятах казалась мне возмутительно, приторно лживой. Более всего меня отвращали, конечно, рассказы Шукшина. Слащавые лубки в которых простые люди наделялись сложнейшими чувствами и эмоциями. Я точно знал, что простые люди ничего подобного чувствовать не могли. Если бы они это могли, они жили бы совсем по другому.

Для меня как-то сразу стало ясно, что тексты Шукшина, Шолохова и прочие “Мужики и Бабы” - не просто возмутительное лицемерие. Это много большее зло. Скрытые от глаз общества огромным мифологическим нарративом простые люди продолжали разрушаться. За фанерными фасадами “потемкинской деревни” живые люди жили жизнью ужас которой трудно было себе вообразить. И эти люди перманентно деградировали. Они всё больше пили, дрались, издевались друг над другом. Всё хуже говорили. Всё меньше чувствовали.

Этот процесс продолжался столетия. И было совершенно ясно, что пока не будет уничтожен маскирующий нарратив ничего в этой ситуации не поменяется.

В школе я научился без проблем отличать простых ребятишек от еще каких-то. К восьмому классу вокруг меня собралась очень дружная и креативная стайка “ещё каких-то” ребят. Потом, используя прессу и радиоэлектронику мы интегрировали в нашу “непростую” компанию тинейджеров из других школ. В общем мы приобрели известность районного значения.

Потом, несколько позже, появился “Вавилон” и мы вышли на московскую орбиту. То есть мне удалось создать своего рода аквариум, стены которого защищали меня от простых людей. Но мой болезненный интерес к простому человеку не иссяк.

Мне было что-то около двадцати двух лет, когда я познакомился со здоровенным и очень красивым парнем по имени Сергей. Сергей был внешне похож на Эдриана Пола. Чудовищно сильный армянин, успешный ходок и лютый пьяница. Сергей не был “простым”. У него были три свойства, которых у “простых” никогда не бывает. По крайней мере их не бывает всех трех разом. Он искренне любил БГ, умел “закидывать травинку” и обожал wife sharing.

Закидывание травинки - это очень специфическая практика. Сначала выбирается подходящий мятлик. С твёрдым стеблем и тяжелым початком. Он зажимается двумя руками между больших пальцев. Руки заводятся за спину через голову, а потом совершается резкий бросок вперед. Профессионалы забрасывают травинку метров на пятьдесят.

У Сергея был ключ от волшебного сарая. Хозяин сарая когда-то, в эпоху чёрного вторника, зафиксировал прибыли в водке На заре истории сарай был набит ящиками с водкой буквально до потолка. Со временем их становилось меньше и однажды они кончились. Сергей получил доступ к сараю уже по окончанию изобилия. Но и это было большим выигрышем.

Дело в том, что нижние ящики водочных штабелей за годы буквально ушли в земляной пол сарая. Про эти подземные запасы хозяин сарая не догадывался. И мы с Сергеем в периоды безденежья копали водку, тем же способом, каким простые люди копают картошку.

Мы покупали полуторалитровую бутылку "Буратино", выливали из неё пол литра газировки прямо в траву и доливали дешевой водкой. Отхлёбывая полученный напиток мы по многу часов бродили по сонным, летним, зеленым Мытищам. Уходили в Комитетский Лес, или к роднику. Иногда сидели на берегу Клязьмы на деревянных мостках. В районе Тарасовки Клязьма - чистая и красивая река. Там хорошо купаться и потрясающие ландшафты.

Дома у Сергея на полу лежал снятый со стены мягкий пушистый ковер. Сергей был первым среди моих друзей, кто лишил Ворсейшество его статуса, низвергнув окаянного со стены на пол. Когда у нас были деньги на это, мы накуривались и молча слушали БГ лёжа на спине и глядя в потолок. Разговаривали мы с Сергеем мало. Просто особо не о чем было.

Сергей работал на кладбище. Он болгаркой вырезал из камня памятники и надгробия. Работа была тяжелая и высокооплачиваемая, но случалась она не каждый день. Сергей работал с бригадой настоящих простых и беззлобных парней. Когда я впервые появился в этой компании я почувствовал себя, как юный Джеральд Даррелл, попавший под дождь из лягушек. То есть я одновременно испугался и обрадовался. Мне представился случай изучить простого человека в естественной среде и отказаться от этого случая мне было стыдно. Но я боялся простых людей. Мне казалось, что их внешняя доброжелательность просто маскирует намерение сожрать мою поджелудочную.

Но я ошибался. Их совершенно не интересовали мои внутренние органы. Их занимал только мой кошелёк. А точнее практически бесконечный поток спиртного и лёгких наркотиков, который из этого кошелька тёк в их сторону.

Я стал бывать на кладбище очень часто. Там было хорошо и уютно. Высокая трава. Недалеко протекала река. Пели птицы. Мощно двигались в каракулевом небе могучие, клубящиеся кроны. Иногда на наши посиделки забредали уютные и сонные тарасовские девчонки в тапочках и спортивных костюмах, пахнущие дачей и малиной.

Я достаточно серьёзно изучал эту компанию. Даже вёл какие-то записи. Но потом однажды у меня улетела крыша и я эту тетрадку сжег в кастрюле на кухне. Вырывал по одному листочку, поджигал, клал в кастрюлю… Ужас… Страшно вспомнить...

Следующий и самый глубокий мой контакт с миром простых людей случился через несколько лет. За это время я успел жениться, перенести “на ногах” серьезное психическое расстройство, развестись и наконец прийти в себя.

Я тогда был в глубоком отчаянии. Я чувствовал себя совершенно одиноким, много пил, практически забросил чтение и письмо.

Однажды, возвращаясь с работы домой, я поймал такси, в котором за рулём сидела “простая девушка” того самого тарасовского типа. То есть ленивая, немного неряшливая, ароматная, сонная самочка в спортивном костюме и дорогих кроссовках. Я пригласил её к себе домой выпить вина. И она осталась у меня жить. Её звали Юля. Но я называл её Калепа. Это слово происходило от Каллиопы и калеки. Поскольку, когда она чем-нибудь убивалась, а делала она это буквально каждый день, она одиноко, коряво и страшно танцевала на кухне под песни Алсу. То есть, когда я придумывал прозвище для неё, я перепутал Каллиопу с Терпсихорой.

Первые несколько раз я танцевал с ней. Но потом понял ужас того в чём принимаю участие и перестал.

Это был совершенно чудовищный опыт. Месяцев через шесть я выгнал её потому что она бахалась хмурым и таскала у меня деньги. Но зато за эти шесть месяцев я узнал о простых людях практически всё. Что именно я о них узнал я расскажу в следующей части, а эту главку я закончу коротенькой сценкой.

Однажды мы с Калепой накрыли стол для небольшой компании друзей. Первым пришел мой, наверное, самый близкий тогда друг. Он был очень талантливым профессиональным жуликом из семьи потомственных гэбистов. Человек огромного, циничного, безжалостного ума и совершенно фантастической смелости. Порочный, как Уильям Берроуз и практичный, как Сойер из “LOST”. Фантастический оратор и редкий харизматик.

Он вошёл на кухню и услышал, что у нас играют “Руки в верх”. Калепа постоянно и совершенно нарочно терзала мне мозг своей музыкой. Я периодически выключал стереосистему, но она снова включала её, стоило мне на что-то отвлечься.

- Что это за говно у вас тут играет? - спросил мой друг.
- Это “Руки вверх”. Лучший альбом. На нём все песни хорошие! - без тени смущения ответила Калепа.
- Послущай, Кали, а ту никогда не пробовала поставить что-то из фонотеки Вадима? У него просто изумительная коллекция.
- Я никогда не буду этого слушать!
- Почему?

Калепа посмотрела на моего друга так, словно он предложил ей откусить голову живому новорожденному лосёнку.